Тайна, покрытая… тайной: кое-что об искусстве рассказывать страшные истории

 Ученые мужи конца викторианской и эдвардианской эпохи любили поиграть в слова и в свободное от работы время сочиняли истории с привидениями, используя при этом профессиональные познания и умения. Истории эти читают и сейчас, ведь они могут не только развлечь или напугать, но и многое рассказать о том, чем жили люди того времени, какие (порой, важные и серьезные) вопросы их волновали.

В английской литературе второй половины XIX – начала ХХ века был жанр ghost story, то есть истории с привидениями. По-русски обычно говорят «готическая новелла» — да, жанр этот успел уже найти дорогу к русскому читателю: сборники старомодных уютных «ужастиков» стали довольно популярным чтением. Но, что интересно, когда-то такие истории создавались людьми более чем серьезными, и многие из них даже не были писателями по основному роду занятий.

К примеру, в Кембриджском университете работал знаменитый ученый-медиевист Монтегю Родс Джеймс (Montague Rhodes James), сочинявший, по старой рождественской традиции, страшные «байки» для коллег и студентов, а позже публиковавший их небольшими томиками, а другой историк, Артур Грей (Arthur Gray), писал документальные книги о Колледже Иисуса, где и работал, парадоксально дополняя их почти (совсем-совсем почти!) историческими рассказами, в которых фигурировали самые настоящие (исторически достоверные?) привидения.

Что же привлекало почтенных ученых мужей в данном жанре? Надо полагать, желание поразвлечься, поиграть в «верю – не верю». Ведь настоящая готическая история построена так, что нельзя с полной определенностью утверждать, были ли у изложенных в ней событий сверхъестественные причины – но нельзя до конца увериться и в противоположном.

Однако есть и другая причина популярности интересующих нас рассказов: этот скромный, но славный жанр отзывался на самые жгучие вопросы современности. Англичане той поры были свидетелями расцвета науки (теории Дарвина, антропология и этнография), но все еще были весьма религиозны, а порой и суеверны. Ученые мужи вели дискуссии о строгой доказательности и тут же обращали свои усилия на научное изучение оккультных явлений – существовало даже Общество психических исследований, посвященное сей животрепещущей проблеме, и среди его членов значились Артур Конан Дойл и знаменитый этнограф Эндрю Лэнг.

Своеобразным откликом на все эти тенденции стали новеллы о призраках и прочих странных и удивительных вещах, которые, к тому же, подпитывались давней традицией частных школ – рассказами на ночь страшилок, вроде тех, что еще недавно бытовали в наших детских лагерях.

Итак, британские ученые… полюбили сочинять страшные истории. Возможно, по современным меркам страшного там немного, скорее, искусно созданная атмосфера сверхъестественного, таинственного, жутковатого без каких-либо кровавых подробностей и много занятных деталей. По сути профессиональные историки и другие ученые мужи создали «антикварную» готику, в которой действие либо разворачивается в прошлом (и тогда повествование искусно стилизовано «под старину»), либо связано со старинными артефактами – рукописями, предметами культа и т.д.

Исторические детали и даже оформление вымышленных автором «источников» были выполнены вполне профессионально – отчасти в расчете на своих столь же образованных читателей, способных оценить игру с достоверностью и уловить подвох еще до того, как на сцене появилось собственно привидение. Или, точнее, кто-то счел, что оно появилось – мы помним, как важно было создать баланс между верой и скепсисом – например, не показав что-то непосредственно, а предложив читателю якобы древний манускрипт или введя фигуру рассказчика – возможно, суеверного или в самый ответственный момент свалившегося с высокой температурой.

В 1910-е годы в журнале кембриджского Магдалена-колледжа под инициалами В и D.N.J. появилось несколько таких новелл. Едва ли это можно считать анонимностью, все же круг «посвященных» был слишком узок, но, как бы то ни было, тайна авторства этих историй до сих пор не раскрыта – да и тогда, надо полагать, не все было просто: скорее всего, инициалы фиктивные, в противном случае, в них не было бы смысла, если и так всем понятно, чья подпись. В любом случае этот прием помогал нагнетать таинственность.

А о чем были сами истории? Вот одна из них – «Странный случай мистера Нейлора». Рассказчик («я») вспоминает, как однажды нашел дневниковые записи, вложенные в книгу, и какие они на него произвели впечатление – но буквально на каждом шагу возникают недоговорки, лакуны, странности. Во-первых, непонятно, когда были найдены записи – рассказчик туманно сообщает «в то время», и понятно лишь то, что это было достаточно давно, а сам документ еще старше – он якобы относится к началу XVIII века. Таким образом между читателем и основными событиями возникает целых два временных зазора.

Зато огромным количеством подробностей полно описание той самой очень известной книги – и как она выглядела, и где стояла, и как точно называлась. А называлась она, ни много ни мало, «Психомахия, или О деяниях демонов» и была написана на латыни. Значит, судя по всему, это старый трактат по оккультизму, выдающий интересы автора рукописи. Но самое любопытное – на самом деле такой книги не существует, о чем просвещенные читатели вполне могли догадаться: автор ведет изощренную игру в достоверность. Не существовало и мистера Нейлора, создателя заметок.

Однако рассказчик со всей серьезностью пересказывает, как тот видел таинственного человека в черном, и надеется, что рукопись кто-то догадался уничтожить, то есть его страшит возможность появления того самого призрака.

[myquotes]                                                   А чей это был призрак? [/myquotes]

Видимо, автора загадочной книги – но мы об этом можем лишь догадываться, потому что дневниковые записи по непонятной причине обрываются (опять-таки, возможно, мистер Нейлор все же познакомился с призраком поближе, причем с роковыми последствиями).

Весь текст новеллы выглядит как цитаты из оборванной рукописи с комментариями озадаченного и не всегда понимающего, в чем дело, рассказчика – то бишь сплошные загадки и вопросы без ответов. Фабула как таковая сведена к минимуму (и самое интересное, оно же, страшное, оставлено за кадром), интерес заключается в самих лакунах, зазорах между фактами и интерпретациями. Таинственные инициалы вместо подписи хорошо вписаны в эту серию приемов.

Возможно, потому и сто лет спустя такие истории находят читателя – потому что не только дают возможность поиграть со страшным (смерть, неведомое) в безопасном и привычном окружении, но и отвечают любви современного читателя к игре в слова, к хитроумным повествовательным стратегиям. А совсем уж пытливым они могут рассказать о том, что волновало ученых мужей той далекой эпохи – потому что под покровом непритязательных «страшилок» прячутся споры о научной достоверности, а также о знании, вере и природе доказательности.